ПОчитайте. почитайте. Возможно поймете, почему мы просто пробиваемся во все инстанции с призывом восстанавливать канал Пинега-Кулой, чтобы дальше возрождать там все загубленное!!!!!!!!!!!!!
http://vaga-land.livejournal.com/691681.html
Вот одна реплика из описания о путешествии по деревне Осяткино на Пинеге : «Там же, в центре поселка, лежит груда ржавого железа. Корпуса и кабины железных катеров, плашкоуты, разные рычаги и пружины. Видимо, в этом месте хранили свою технику сплавщики, а когда в начале девяностых все рухнуло, нужное растащили, а ненужное оставили лежать. Так и лежит это железо уже двадцать лет.
Прошу почитать! У меня лично ощущение сложилось в период чтения, что в руководстве этого района оказались люди, мечтающие только об одном, своим бездействием окнчательно выжить людей из этого края, и я убежден, что они своего добьются очень такими темпанми.
И здесь же выдержки из книги
Из книги Леонида Невзорова «Бродяжьей следью».
«Василий Александрович Поварницын из Осяткино - собеседник интересный. О своем крае знает много. Хотя память поблекла. Возраст - 83 года.
“В пятидесятом году рекой в Осяткино завезли щитовые домики. Их, помнится, выгружали вручную, на берег панели вытаскивали веревками. Так вырастало Осяткино, крепло, увели¬чивало заготовки зеленого золота.
Лесу рассчитано было на семьдесят лет, а свернули участок, далеко не исчерпав возможности лесфонда. Все жалеют. Еще бы лет двадцать тянули лесозаготовки. Да тут перестройка пала на наши головы, все и нарушилось. Прекратили заготовку - люди и поехали в разные стороны. Школа на сто шестьдесят мест теперь пустая, садик на сто двадцать ребятишек - тихо и там. А сколько души вкладывали строители в свое дело! Всё основательно делали, а ныне "поруха на наше брюхо"... Записали всю Выю в неперспективные деревни, и пошел разор. Взять Хорнему. Сорок три дома было, лесопункт там же, скотный двор. Пущено под нож. Демьяново поблизости - вся деревня стоит пустая, без единого жителя. Такие хоромы люди побросали. Та же судьба у Мутокорья, Бабинова, Чудинова, В Заборье чудом уцелел один дом, сгорела вся деревня.
А что роптать без толку? Вся жизнь в глубинке палом пошла... Скоро и Пинегу саму песками зароет. Больше не бороздят ее по весне пароходы. Нынешние дети видят их только по телевизору. А какие были времена! Вот я тебе расскажу про Пинегу, у меня в альбоме много снимков тех лет, когда еще пристани у нас были”.
Он выкладывает мне свои записи, хронику давних времен.
В Выю (т. е. в Выйско-Ильинскую волость) по Пинеге первые суда начали ходить еще в 1909 году. Самая верхняя пристань стояла в Демьяново. Там находились береговые склады. Завозили разный груз, больше продовольственный - муку, сахар, крупы, сладости и т. д. А с этой базы складские запасы доставлялись по участкам - в Илешу, Вадюгу, Согру, Великую, Ламбас, Красную, Коду. В основном на лошадях, летом - на телегах, зимой - на санях. На Коду, например, была специально прорублена летняя дорога, за которой следили и поддерживали в нормальном состоянии (ныне там только зимник). В тридцатые годы, когда активно создавались колхозы, речной поток увеличился. Из колесников-паровиков наиболее известен на Пинеге «Быстров». Для флота, который ходил на дровах, создавались на берегу лесосечные бригады, они и занимались заготовкой топлива. В эти годы выгрузку осуществляли у деревни Устье. Всю доставку стремились провести по большой воде. Спешить приходилось еще и потому, что нельзя было задерживать молевой сплав, которому также требовались высокие горизонты. Лес заготовлял и штабелевал вдоль речной полосы Выйский леспромхоз, который имел пять лесопунктов - Горковский, Паловский, Илешский, Гавриловский и Выйский. До пятидесятого года - несколько мастерских участков - это Турдово, Выманец, Шоча, Широкая, Улеша, Старое Осяткино, Василёво на Вые.
Сплав - ответственная пора. Река забивалась лесом от самых верховьев до Усть-Пинеги. Следом за сплавом шла караванка, она подчищала остатки моля. Люди трудились практически сутками, ведь задача стояла важная: провести зачистку как можно быстрее, чтобы река вновь стала доступна судам и пассажирскому сообщению. Пароходы обычно встречали всей деревней. Парни и девчата собирались на высоких угорах под гармошку, пели, плясали. Кто покрепче из молодых, тут же записывался в бригады на выгрузку судов и барж. С сорок девятого года появились уже дизельные пароходы, береговые работы механизировались - дрова, ручной труд постепенно отпадали.
Грустно моему собеседнику. Ныне Пинега еще с весны вся мелеет. Осталась в прошлом ее бурная речная жизнь».
Из беседы Леонида Невзорова с Ангелиной Николаевной Порывкиной.
«Жизнь на перине не пролежишь. О себе красно не скажешь. Выпала карта, да не та. В девках-то не до гулянок было, хотя и хотелось подролиться. В Чаке маслозавод находился, туда меня и взяли с подружками - с Альбиной Грязных и Идой Первуниной. Меня к сепаратору приставили, их на сбойку. Вечером-то пробродим с парнями до петухов, только головы на подушки, а бабка уже трясет:
- Девки, вставайте. Скоро молоко с дойки привезут.
Сонные-то и вертимся на работе. А молока навезут много, с пяти бригад - Петрухино, Гора, Окулово, Устье, Хорнема. Крутишь и крутишь сепаратор, едва с ног не валишься. А мастер, Зинка, она вредная была. Не понравится - переделай, а то накажет. Руки в плечах вот и болят теперь, на старости, все и сказывается. Старалась не перечить, выслуживалась и перед Зинкой.
Меня нигде не хулили, ни на какой работе. Мы казеин готовили, сушили, посылали в Верхнюю Тойму. Масло сбивали только экстру. Нам постоянно премии начисляли. Тогда наш Выйский пункт все время - на Доске почета в маслопроме. Зимой новые заботы. Лед на реке кололи, сами возили, чтоб к весне ледник забить для охлаждения молока.
А с мужем своим, Афанасием Александровичем Порывкиным, познакомилась в клубе в Окулово. Нравился мне Афанасий, сошлись. Он в сельпо заготовителем работал, я на пекарне хлеб пекла. А с деньгами туго. Какая денежка на пол упадет, так готова половицу вывернуть, чтоб пятак поднять. Афанасий получал всего двадцать восемь рублей. Потом Гришка из лесничества позвал его к себе. Пилу дал, в лес отправил на заготовки. Приносил домой уже по сто десять рублей в месяц. Зашелестело в кошельке, лучше зажилось. Я поваром устроилась, уборщицей, детей завели. (У меня сын, Виталий Афанасьевич Порывкин, в Амдерме, учитель, а дочь, Любовь Афанасьевна Шульгина, в Верхней Тойме.)
Детей-то поднимать надобно. Я трудилась без передыху, с утра до вечера. Ставки везде маленькие, теперь и пенсия: масла на хлеб не намазать. Двадцать семь годов без Афанасия, сорока семи вдовой осталась. Муж-то попивал, все в разъездах, в лодке на холоду валялся, простыл, видать. Заболел легкими, делали операцию, не помогло. Рак признали, недолго и пожил после операции. Так одна и живу. У детей свои семьи и заботы, да они и не со мной. Зовут, да не еду. По душе мне Осяткино.
Одной-то тяжко жить. Зимой особенно. Вода, дрова, все самой таскать, тяжело. Дети далеко, помощи не от кого ждать. Старые люди никому не нужны. Одно время у нас всё позакрывали в Осяткино. Бери дрова невесть откуда. Дак в Ламбас ездили. Мужиков подряжала. За машину заплати, да за дрова еще больше. А с деньгами трясучка. Так и живу - с куса на кус. Парень, сын-то, помогает. А скотинку держала, не прерывалась. Опять же заботы, надобно сена для хлева запасти. Пожня на Боброве, дальний сенокос. Опять кого-либо наймешь. Доставка корма трудная. Сено на лодках плавим. Две лодки соединят, шестами укрепят и на них корейцами (вязанцами) сено уложат - и поехали. Платить приходится. Молоко продам - вот и денежка.
На Вые-то давно не бывала, бат, годов десять. В последний приезд там не задержались. Посмотрели да уехали. Ничего не осталось от прежнего, деревни обнищали, пропадают, обезлюдели. В Новинках-то ныне одна Пима Федоровна Соснина живет. Кирпичные скотные стояли на Вые, все разрушены. Ни одной коровы не осталось. Зато свободы слова сколь хошь. Перестройка зовется. Кресты на кладбище и те скоро падут... А богато на Вые-то жили...»