[Евгений Тихомиров]

Капитан изумился, посочувствовал, но, сославшись на свое начальство, пришел к неожиданному выводу, что лоцмана дать не может.
Возникли оживленные дебаты на русском, английском и немецком, в которых далеко не все мне было понятно по существу этой странной проблемы и значительную роль играло понятное на всех грех языках слово «бюрократ». Я размахивал перед капитанским носом специальной визой для Ленинграда, выданной мне в советском посольстве.
Наконец, капитан пообещал еще раз связаться по радио с высокими портовыми властями.
Настойчивость творит порой чудеса: «Вы получите ближайшего свободного лоцмана», — сказал уставший капитан после очередного раунда переговоров.
Спустя добрый час лоцмана сняли с борта покинувшего Ленинград теплохода и доставили к нам. Это был серьезный немногословный мужчина с четырьмя нашивками на рукавах — капитан дальнего плавания.
— Самое маленькое судно из всех, что я когда-либо проводил, — сухо заметил он. — Запускайте двигатель!
Я запустил. На нашей «Хенриэтте» стоял подвесной мотор, затарахтевший, что было сил. Лоцман, привыкший, очевидно, к тому, что на мостике нормальных судов работа могучих дизелей не слышна, заткнул уши и заявил, что такого ужасного треска не вынесет.
— У нас же советский мотор — сказал я, — просто «Ветерок» радуется, что снова на родине.
— Выключите его ради бога! Пойдемте лучше под парусами.
Альберту — так звали лоцмана — идти под парусами очень понравилось. Он все это время сам сидел на руле. Всякий раз, встречаясь с большим судном, подходил к нему поближе, вставал во весь рост и приветствовал своего очередного коллегу, стоявшего где-то там — метрах в двадцати над нами.
Спустя несколько часов, уже в предрассветных сумерках, лоцман ошвартовал нас у борта стоявшей в порту шхуны «Заря» (это уникальное деревянное парусное судно, предназначенное для магнитных измерений). Альберт уже оттаял — сердечно благодарил за удовольствие от управления яхтой и за вкусный завтрак.
— Спите спокойно, а потом пойдите, представьтесь таможенникам!
Мы последовали этому ставшему уже «традиционным» совету — разделись и легли спать.
Моряк всегда спит «вполглаза». Случись на судне что-нибудь необычное, он почувствует это в самом глубоком сне. Я проснулся, ощутив, что «Хенриэтте» вдруг накренилась.
По палубе простучали тяжелые шаги нескольких людей и чей-то мощный голос спросил, можно ли войти. На мой утвердительный ответ через люк «втекло» шестеро могучих двухцентнеровых мужчин и один стройный паренек.
К слову сказать, каютка наша рассчитана самое большее на пятерых. А теперь вместе с нами здесь, в тесноте, оказалось целых девять человек, причем шестерых из них смело можно было считать каждого за двоих. К счастью, у русских развито чувство юмора: наши посетители только весело посмеивались, не выражая ни малейшего недовольства. С большим трудом им все же удалось кое-как разместиться сидя.
Некоторая трудность возникла с фуражками. Советские моряки, лоцмана, таможенники и прочие люди, имеющие хоть какое-то отношение к морю и границам, носят очень красивые большие фуражки. В каюте, занятой моряками, просто не осталось места, куда можно было бы положить фуражки. В конце концов мы аккуратно уложили их стопкой снаружи, у входа в рубку.
Затем первый из двухцентнеровых обладателей фуражек вытащил из портфеля солидную пачку бумаг. Оказалось, это — портовый врач и для начала он должен заполнить анкету.
— Инфекционные болезни? Чума, желтая лихорадка?
Мы были абсолютно здоровы.
— Название судна? Как правильно: «Хенриэтта» или «Генриэтта»?
— Последовала дискуссия относительно Г и X в различных языках.
— Порт приписки?
— Уэкермюнде.
— Как-как? Может, просто «Э»?
Знатоки говорят, что, например, в турецком этих «уэ» сколько угодно, а вот на русском с ними большие трудности. Наконец, эти трудности удалось обойти:
— Пишите Штральзунд!
— Чудесно, — сказал портовый врач, — подпишите.
Я подписал многостраничный документ.
Врач выдавился из каюты на палубу, а оттуда перебрался на «Зарю», наша «Хенриэтте» слегка подвсплыла.
— Когда проводилась последняя дератизация? — Это мы начали заполнять вторую анкету — для санитарной инспекции.
Крыс у нас на борту никогда замечено не было. Не было, следовательно, и требуемого правилами свидетельства о дератизации. Скверная штука!
После долгой дискуссии сошлись, наконец, на том, что: «судно представителями санинспекции на предмет наличия крыс осмотрено и таковых не обнаружено». Подпись, прощание, «Хенриэтте» подвсплыла еще сантиметра на три.
— Имеете ли груз зерна? — Подпись, и т. д.
В каюте стало прямо-таки просторно.
— Сколько платных пассажиров на борту? Сколько из них намерено остаться в СССР? Кем заверен список пассажиров в трех экземплярах?
Ничего мы не имели — ни пассажиров, ни списка.
И фруктов на борту тоже не было. И даже намерения импортировать фрукты. И, следовательно, таможенный сбор оплачивать было просто не за что.
Снова и снова заполняли мы анкеты, предназначенные для крупных судов, набитых фруктами, крысами, пассажирами. Я уже с гордостью ставил на каждом экземпляре свою подпись, освоившись с ролью владельца и капитана огромного лайнера.
В конце концов товарищ из погранохраны поставил в наших паспортах и под импровизированным списком экипажа из двух человек красивые печати. Представитель Инфлота худощавый молодой человек — обговорил с нами кое-какие вопросы о месте стоянки. Только после этого «Хенриэтте» наконец-то снова обрела свою н