[Евгений Тихомиров]

Кстати, в Пинегу частенько ссылали неугодных, что, учитывая удаленность местности от «центров цивилизации», вовсе не удивительно. Первым ссыльным стал князь Василий Васильевич Голицын, фаворит царевны Софьи и фактически глава правительства во время ее регентства, отправленный в изгнание Петром I. Последние 22 года своей жизни князь провел на Пинеге. Завещал похоронить себя на территории Красногорского монастыря, что и было исполнено после его смерти в 1714 году.
в конце XIX – начале ХХ века в отдаленную Пинегу ссылали революционеров и прочих «неблагонадежных» граждан. Из своих личных собраний ссыльные создали в Пинеге хорошую библиотеку, которая стала для многих отдушиной в далеком краю. А студент-революционер Александр Попов за годы, проведенные в городе, нашел свое призвание, став писателем. В Пинеге он написал свои первые рассказы под псевдонимом Серафимович.
В марте 1930 года 70 тысяч раскулаченных крестьянских семей (около 350 тысяч человек) депортировали в Архангельский округ, в котором население тогда составляло приблизительно 250 тысяч жителей. В лесах на Пинежье для переселенцев строили спецпоселки. В музее имеется документ, утверждающий дневной рацион в одном из таких спецпоселков: 600 граммов хлеба для тех, кто работал в лесу, 200 граммов – старикам и детям, сидевшим дома; 20 граммов подболточной муки, 20 граммов крупы, 75 граммов рыбы, 195 граммов картофеля. По воспоминаниям одного из переселенцев, в поселке «люди крепко умирали от голода и болезней, ели траву и пропавших лошадей». Убежать было почти невозможно, на дорогах дежурили посты НКВД. Пойманных сажали в холодную избу на три дня и отправляли обратно в поселок. Самых непокорных сдавали в Кулойлаг – отделение ¬ГУЛАГа на Кулое, самый большой лагерь которого находился всего в 20 километрах от Пинеги. К 1934 году спецпоселки наполовину вымерли. Для осиротевших детей открывали детские дома – первый из них разместился в братском корпусе Красногорского монастыря.
Во время Великой Отечественной войны переселенцы были призваны на фронт. Воевали так же, как и все остальные, но после Победы вернулись в свои бараки. Только в 50-х годах оставшиеся в живых получили вольную – справку, разрешающую уехать с Пинеги.
От спецпоселков сейчас не осталось ничего. Лагеря Кулойлага с каждым годом все больше поглощает лес и мхи. Сотрудники музея решили, что и об этой страшной странице истории должны сохраниться материальные свидетельства. Организовали экспедицию и вывезли из леса уцелевший угол барака заключенных, стену штрафного изолятора с решеткой, некоторые вещи из столярной и швейной мастерских лагеря.
Ссылали на Пинегу много священников и монахов. Среди них – последний оптинский старец, преподобный Никон (Беляев). Сначала отца Никона отправили в Соловецкий лагерь, но по дороге он заболел туберкулезом и был направлен на поселение в Пинегу. Разместили его в доме у местной жительницы, которой отец Никон обязан был платить непомерную плату за жилье, а также выполнять тяжелую работу по хозяйству: пилить, колоть дрова, носить воду, что для больного туберкулезом смерти подобно. Единственной радостью для старца был Свято-Троицкий собор, в котором он старался молиться кждый день. Но храм не отапливался, и отец Никон слег окончательно. Хозяйка дома вознамерилась выгнать его на улицу. Ссыльный оптинский монах Петр (Драчев), придя проведать отца Никона, застал его лежащим на табуретках в валенках и шапке-ушанке; рядом стоял его вещмешок. Отец Петр перевез старца в соседнюю деревню Валдокурье, в дом, где квартировал, и до последнего дня ухаживал за умирающим. Сам отец Петр дожил до 93 лет. О годах ссылки на Пинежье вспоминать не любил. Однажды обмолвился так: «Народ там какой-то не любовный»... Тот дом в Валдокурье еще стоит, но, как говорят деревенские, вот-вот рухнет. А на могилу отца Никона на валдокурском кладбище ведет протоптанная паломниками тропа.
Побывали в Пинеге и ссыльные иностранцы. В 1934 году сюда привезли итальянца Эмилио Гоарнакелли. Вообще-то он приехал в Москву на восемь дней, чтобы посмотреть столицу и встретиться с девушкой из итальянского посольства Неллой Гаратти, с которой переписывался. Но был арестован и сослан в Пинегу. Вскоре к нему приехала Нелла, в Пинеге они и поженились. Эмилио любил рисовать с натуры проникновенные пейзажи Русского Севера и отправлял рисунки на родину. Их семейная жизнь продолжалась два года, после чего Эмилио отправили в Магадан и там расстреляли. Нелла ¬уехала во Францию. В Пинегу она вернулась через полвека, ходила по дорогим сердцу местам, вспоминала свой медовый месяц – тяжелое, но счастливое время. О своей первой любви Нелла написала книгу на французском языке «Письма из Пинежской ссылки»...
А советским гражданам тех лет Пинежье рисовалось совсем в иной, параллельной реальности – по творчеству Михаила Пришвина, который в 1935 году дошел до верховьев Пинеги и написал повесть «Корабельная чаща»…
«Государственная бабушка»
Наверное, неспроста многие, побывавшие на Пинеге, решали взяться за перо. Старое русское слово здесь издавна хранили пинежские сказители. Самая знаменитая из них – Мария Дмитриевна Кривополенова, или Махонька, как называли ее земляки. Всю свою жизнь Махонька ходила по окрестным деревням с сумой. Распевала былины, а ее за это благодарили кто чем мог. Тем и жила. В 1915 году Марию Дмитриевну повстречала на Пинеге собирательница фольклора, исполнительница северных народных сказок Ольга Озаровская. Впечатления от сказительницы были столь сильны, что Озаровская устроила Марии Дмитриевне гастроли в Петербурге и Москве. Выступления произвели фурор, скромная пинежская старушка стала известной на всю страну. Очевидцы сравнивали ее голос и манеру исполнения с органом. Кривополенова поражала слушателей музыкальностью, глубиной и силой своего слова, искренней верой в правдивость рассказываемых былин, умением непринужденно общаться с залом. Один журналист, видимо, пытаясь выяснить, куда теперь переберется талантливая сказительница, спросил Марию Дмитриевну, где ей больше понравилось – в Петербурге или Москве. Пинежанка ответила уклончиво: «В Москве таки получше будет. В Москве – люди русские, а в Петербурге – господа». Мария Дмитриевна нигде не думала оставаться, как ее ни уговаривали. Дала около 60 концертов в разных городах страны, после чего вернулась на Пинегу к своей привычной жизни.
В следующий раз Кривополенову пригласил в Москву нарком просвещения Луначарский в 1921 году. Он наградил сказительницу титулом «государственная бабушка», назначил ей пенсию и академический паек. В благодарность Кривополенова связала Луначарскому рукавички. Нарком удивился:
– Почему такие пестрые?
– А чтобы скучно не было, – объяснила Мария Дмитриевна. – У нас на Севере носить серые скучно очень.
В пинежском музее сохранилось много личных вещей Кривополеновой: прялка, за которой она сказывала былины, костюм для выступлений, связанные ею рукавички, подобные тем, которые были подарены Луначарскому… А также памятная доска, установленная Ольгой Озаровской на могиле сказительницы, умершей в 1924 году. За год до этого американский журналист Альберт Вильямс, желая познакомиться с жизнью самобытной Руси, случайно встретился на Пинеге с Махонькой. «Она была вся захвачена искусством, – вспоминал Альберт Вильямс сказ Кривополеновой, – истинная артистка с превосходно поставленным дыханием. Голос ее, хотя и ослабевший к 80 годам, был крепок и ясен. Казалось, она может сказывать много часов подряд». А когда журналист попросил Марию Дмитриевну записать в его блокнот несколько стихов, сказительница призналась, что писать не умеет: «Это память сбивает», – объяснила она.
…Сказители уже давно стали историей. «Память сбила», конечно, не грамотность. Телевизор и компьютеры заменили все: былины, сказки, песни за прялкой. Старинные сказы распевает теперь сама река Пинега – широко, протяжно, глубоко. Выйдешь к реке, побродишь среди старых, потрескавшихся бревенчатых стен, удерживающих берега от размыва, и услышишь речные распевы…
Впрочем, в отдаленных деревнях на Пинежье еще живут старушки, которые рассказывают заезжим путешественникам «бывальщины» из своей долгой жизни. Сказывают особой северной «говорью», долгими зимними вечерами, к