[Евгений Тихомиров]

Однако не просто морские путешествия всегда привлекали Дмитрия Андреевича Буторина. Он ходил в плавания именно на поморском карбасе, который воплощал в себе многовековой опыт северных мореходов и корабелов. Дмитрия Андреевича настойчиво приглашала в капитаны группа сибиряков, затевавших довольно серьезное плавание по Енисею. «А на чем пойдете?» — запросил из Архангельска старый полярник. И сибиряки рассказали ему о современном, прекрасно оснащенном судне. «Если бы на старинной "посудине"... А современные суда — не мое дело»,— и Буторин отказался от плавания, которое в принципе его интересовало.

Г. Ф. Федоровский вытесывает из ствола форштевень с частью киля

Последний рейс на «Щелье» Дмитрий Андреевич совершил в августе 1969 г. из Архангельска на свою родину, в Долгощелье. Перед последним переходом неожиданно испортилась погода, и море разыгралось штормом силой в семь-восемь баллов. Ни один поморский карбас в этот день не вышел в море, даже колхозный сейнер сплавал по реке лишь до бурного устья Кулоя и вернулся обратно. Ничто не гнало Буторина в дорогу, но он завел мотор своей «Щельи».

Обычные грузовые моторные дори в хорошую погоду идут из Нижи в Долгощелье около трех часов. Но с долгощельской колокольни карбас Буторина не был замечен ни через пять, ни через семь, ни через девять часов... Телефонные разговоры между двумя селениями в тот день были полны тревоги: ведь для «Щельи» опасны не только волны, которые могли разбить карбас, но и обширные отмели на пути, о которых Дмитрий Андреевич мог не знать.

Но старый рыбак все знал и все рассчитал. Он увел карбас от всяких случайностей далеко в море, а затем, когда вышел из строя мотор, он поднял те самые «символические» паруса, которые у многих вызывали улыбку. В кипящем устье Кулоя, обозначенном по отмелям белоснежной пеной, капитану осталось только перекладывать руль. Через одиннадцать часов после выхода из Нижи ракетным салютом известил Буторин родное Долгощелье о своем приходе.

Дмитрий Андреевич трудно расставался со «Щельей», которой он дал вторую жизнь и которая так славно послужила ему. После похода в Мангазею к нему обратился директор одного из московских музеев с просьбой предоставить карбас в его распоряжение. «Нет, — ответил мореход. — Во-первых, «Щелья» еще «живая», а живых в музей не ставят. А во-вторых, если она и заслужила право быть экспонатом, то должна остаться на архангельской земле».

После второго арктического плавания стало ясно, что для серьезных походов «Щелья» больше не годится. И тогда Д. А. Буторин принял простое и справедливое решение: «Щелья» должна бросить якорь у его родных берегов. А новыми хозяевами карбаса пусть станут юные наследники поморской славы — школьники Долгощелья. С этой мыслью он и привел «Щелью» морем на Кулой.

В торжественной обстановке, соблюдая строгие морские ритуалы, передавал старый моряк свой карбас школьному экипажу. На виду у всего села юные матросы под командой знаменитого капитана учились управлять судном, поднимать паруса, держать порядок на борту. А конец навигации «Щелья» встретила уже на высоком берегу в сквере возле школы, где стоит и сегодня, напоминая молодым северянам о далеких морских походах обыкновенного поморского карбаса, о мастерстве и мужестве их дедов и отцов.

С годами рассохлась на берегу «Щелья». Постарел и не выходит больше в море Д. А. Буторин, все реже берет в руки топор И. Я. Прялухин. Но не прерывается нить доброго поморского ремесла на беломорской земле, не убывает деревянный флот под долгощельским угором. И самое главное — стук плотницких топоров доносится теперь не только с частных «верфей», но и из колхозной мастерской.

Важное и принципиальное решение приняли несколько лет назад члены правления местного рыболовецкого колхоза «Север»: сделать старинное ремесло одной из отраслей своего хозяйства, построить для колхозной верфи удобное и просторное здание, чтобы у колхозных корабелов было законное рабочее место. Личный интерес к малому судостроению стал общей заботой. Нынче обучились ладить карбасы Прялухины-сыновья — Яков и Федор. По нескольку карбасов «высмотрели» у старого мастера Ф. П. Попов, Е. С. Широкий, А. Г. Попов.

Недавно слава долгощельских карбасников привела в село необычного заказчика. Сотрудник Центральной лаборатории охраны природы Министерства сельского хозяйства СССР Александр Николаевский загорелся идеей построить настоящий карбас по старой поморской технологии — без гвоздей и заклепок. Все части судна должны быть не сбиты, не сколочены, а связаны между собой вицей — распаренным вересовым или можжевеловым корнем. Иначе говоря, карбас должен быть сшит. Дело это трудоемкое, кропотливое, но зато шитые суда служили раза в два дольше, чем скрепленные металлом, были прочнее и надежнее во многих отношениях.

Так подгоняют шпангоут к обшивке. За работой Л. Н. Селиверстов

На таком карбасе — не на моторе, а под парусами — Александр Николаевский задумал совершить плавание по древнему пути новгородцев, но в обратном направлении, т. е. в Новгород с Севера. На взгляд эколога, такой поход мог бы стать наглядной пропагандой бережного отношения к природе, ее водоемам. Многие поморские села объехал Николаевский в поисках мастера, взявшегося бы за шитье карбаса. Но всюду встречал отказы: забылось, мол, это дело.

В Долгощелье молва привела москвича к И. Я. Прялухину. Старый помор порадовал гостя: шить лодки ему в свое время приходилось и он мог бы попробовать еще раз. Только позволит ли здоровье? Но Иван Яковлевич так до конца и не оправился от болезни и за столь серьезное дело не взялся.

Тогда Николаевский пришел за помощью к председателю колхоза А. П. Нечаеву: неужели так и забудется, погибнет это старинное ремесло? Председатель собрал в своем кабинете совет долгощельских старожилов и мастеров. Пришел и колхозный техник-строитель Геннадий Федорович Федоровский. Человек он мастеровой, отменный плотник и к тому же натура увлекающаяся. Он первый и не выдержал, заявив, что раз все оборачивается так серьезно и принципиально, то он готов сшить этот карбас. А как шьют лодки вицей, Геннадий запомнил с малых лет, помогая в этом деле своему дядьке — Ф. Г. Федоровскому.

Уже на другой день, по горячим следам разговора, Геннадий Федоровский вместе с Николаевским отправились в лес поискать подходящие заросли можжевельника. А к весне председатель освободил плотника от всех колхозных дел, выделил ему в помощники старательного и работящего Алексея Николаевича Селиверстова и поручил выполнять заказ настойчивого москвича.

Не сразу заладилась работа на колхозной верфи. Выкопанные зимой из-под снега корни можжевельника утратили эластичность, быстро расщеплялись, ломались, и их пришлось выкинуть. Оказалось, что в дело годится вица, срезанная непременно в мае, когда корни наполняются живительными весенними соками. Уйма времени ушла на заготовку сотен коротких клиньев, которыми мастера закрепляли в отверстиях «дратву». Приходилось придумывать и простейшие приспособления, которые не требовались при обычном строительстве карбасов.

Как и старые мастера, Геннадий Федоровский не пользовался ни чертежами, ни шаблонами. Даже контуры пера будущего руля он вычерчивал карандашом на деревянной плахе на глазок и тут же вырубал линию топором. Работал плотник легко, уверенно, оставаясь и за этим, требующим внимания делом, таким же веселым и острым на язык, каким его знает вся деревня.

— Топоры у нас обычные, работа обыкновенная, — нараспев отвечал он на любопытствующие взгляды односельчан, пытавшихся отыскать хоть один гвоздь в развалистом, пахнувшем свежей стружкой карбасе, зажатом в распорках. Но доски судна были стянуты лишь светлой вицей, которая аккуратными нитями ныряла в бесконечные отверстия и лежала в долбленых пазах.

А Геннадий, весело поглядывая на всю эту суету, точно рассчитанными взмахами топора тесал кривую руля, иногда отстраняя деревянную плаху в сторону на вытянутую руку и как будто в чем-то сомневаясь. Классическая поза художника или скульптора, увлеченного работой. Мастер и на самом деле в эти минуты был похож на вдохновленного своим замыслом творца, каким и заявил о себе в веках северный плотник, умевший без чертежа, по таинственной формуле «как мера и красота скажет» достигать желанной гармонии и совершенства своего творения.

Живет среди поморских корабелов старая загадка:
Дочь леса красного,
Возраста досельного,
Много путем ходит,
А следа не родит.

Сказано про лодку, которая не оставляет на воде следа. Но нет, у каждой лодки есть автор, создатель со своим мастерством, талантом и фантазией. И настоящие мастера своими судами — большими и малыми — оставляют следы в людской памяти.

Прежде, в век деревянного флота, «кому корабельное дело было в примету, тот, и в морской дали шхуну усмотрев, не только, какого она берега, скажет, но и каким мастером сработана, назовет». Не прерывается сегодня эстафета учителей и учеников в карбасном ремесле на кулойских берегах. Живет в Долгощелье редкое и сложное умение «думать топором» и «чувствовать глазом». Живет ремесло, живет карбас.