[Евгений Тихомиров]

Пароход не доезжает до самого Пудожа . Он останавливается у пристани Подпорожье, называемой так потому, что близко от нее во всю ширину реки лег порог, который и мешает дальнейшему плаванию по Водле.
Дождь все еще шел, когда мы после 8-часового плавания, считая от Вознесения, наконец, остановились в Подпорожье.
...Глинистая дорога вся размокла от дождя; лошади вязли в грязи, и медленно катился наш тарантас. Такое путешествие не могло быть особенно приятным; мы стали торопить нашего ямщика. Везший нас мужик, в ожидании парохода успевший подвыпить, хладнокровно стал успокаивать нас, говоря, что поедет скорее, как только дорога будет лучше.
Наконец началась, по его понятию, хорошая дорога. Разговоры прекратились; он выпрямился на облучке и ударил по лошадям. Лошади быстро понеслись. По нашему мнению дорога была все такая же. Ноги лошадей скользили, не находя себе опоры в жидкой грязи. Комки размокшей глины то и дело летели на нас. Тарантас подпрыгивал, наклоняясь то на ту, то на другую сторону.
“Ведь ты так вывалишь нас”, заметили мы ямщику.
“Небось, небось, не опружу (не вывалю)”, успокаивал он нас, оборачивая к нам широко[17] улыбающееся лицо с плутовато подсмеивающимися глазами.
“Не опружу, небось”, повторял ямщик все с той же плутоватой улыбкой, между тем как лошади во весь опор скакали по улице деревни Харламовской, привлекая к окнам любопытных.
“Не опружу”, слышалось то же успокоение, когда лошади по отлогому скату мчали наш тарантас к берегу реки Шалы или Водлы. Тут должна была быть переправа на паром.
“Ишь, хорошо как — паром как раз сюда едет”, - заметил ямщик. “А то уж очень долго ждать приходится”.
Паром тихо плыл по реке. Наши лошади стояли смирно. Ямщик, соскочивший с облучка, стоял, опершись на перила парома, и с самодовольной улыбкой поглядывал на нас. Между тем на паром то и дело наталкивались короткие бревна, которые медленно плыли по течению, покрыв собой почти всю поверхность реки. Масса таких же бревен тихо покачивалась у берега, задержанная его извилинами. “Лес гонят. Тут и Русановский есть, и Лебедевский”, объяснили нам.
Здесь лес не сплачивается, как у нас, в большие плоты, которые плывут по реке под надзором нескольких мужиков. Срубив лес в северной части Пудожского уезда, его пускают плыть по озерам и рекам; через несколько времени приказчики с лесопильных заводов, которым принадлежит лес вместе с нанявшимися для сплава мужиками, объезжают[18] эти озера и реки и собирают остановившиеся где-либо бревна. Требуют, однако, что бы в тех местах, где существует пароходное движение, лес не оставался несплаченным; поэтому, на известном расстоянии от Онежского озера, лес останавливают, разбирают (у каждого завода есть свое особое клеймо, так что перепутать лес нельзя) и связывают в плоты. Затем уже осторожно плавят его дальше, наблюдая, чтобы он не занимал собою фарватера.